Я не знаю, чего ждать от страны, где всерьез обсуждается вопрос об актуальности женского обрезания. От нее можно ждать хоть показательных казней, хоть поедания младенцев на площадях. От нее можно ждать чего угодно. Новость об окончательной ликвидации музея политических репрессий «Пермь -36» никого сильно не всколыхнет. Привет, холокост это клей для обоев. Гулаг это такой художник. (http://www.novayagazeta.ru/news/1706222.html) Привет, каленое беспамятство. Шаламова на вас нет. «Документы нашего прошлого уничтожены, караульные вышки спилены, бараки сровнены с землей… были ли мы? Отвечаю: были. Со всей выразительностью протокола, ответственностью, отчетливостью документа» (из рассказа «Перчатка»). А потом очередной сопляк в интернете будут писать: «Да это просто сумасшедшая женщина, у нее больное воображение». Такой комментарий я видела о рисунках Керсновской («Жизнь заключенных Гулага в рисунках Керсновской https://4tololo.ru/content/2480). Нет, все это было, было, и нам сейчас даже трудно представить. Нам кажется, ну если забирали, значит было за что. Многие так думали и тогда. Пока не приходили за ними. Ольга Адамова –Слиозберг в книге своих лагерных воспоминаний «Путь» пишет о своей жизни в тридцатых. Дом был полная чаша, хорошо жили, держали няню для детей. А когда у этой няни арестовали мужа, муж Слиозберг сказал ей: «за что ее муж попал в лагерь? Трудно поверить, что он не так уж невиновен. Зря в лагерь не сажают. Знаешь, лес рубя –щепки летят.» Тогда я впервые услышала эту фразу, которая принесла так много утешения тем, кто остался в стороне, и так много боли тем, кто попал под топор». А в скором времени арестовали мужа самой Слиозберг. А потом и ее. Мужа расстреляли. У нее было несколько повторных арестов, она окончательно вернулась в Москву только в 1955.
Политические репрессии –это не то что бывает с другими. Террор не огромный нос, который смотрит на вас из –за угла. Это здесь и сейчас. Это когда у тебя забирают любимого человека, а он говорит "Увидимся когда-нибудь", и заходит, не оборачиваясь, в ворота тюрьмы, а ты после этого еще многие годы благодаришь своих мучителей за случайно подаренную надежду (Бабель). Мандельштам, Бабель, Пильняк, Артем Веселый, Клюев, Флоренский погибали в лагерных бараках и на пересылках. О них осталась хоть какая –то память. Их книги. О многих из народа, сколько их было в миллионах, до сих пор сосчитать не можем, ничего он них не осталось даже могильного креста. Лежат в общих безымянных ямах. Репрессии –не эксцесс, не пометки на полях. Это и есть крест, на котором распята русская история двадцатого века. Одной перекладиной –война, другой –репрессии. Вот отчего мы таковы. «К 1938 году в нквд скопился материал, достаточный для того, чтобы арестовать все население СССР» , -писал Конквест. «Если из общей численности населения вычесть лиц до 14 лет и старше 60, как малоспособных к преступной деятельности, то выяснится, что в пределах жизни одного поколения — с 1923 по 1953 г. — был осуждён практически каждый третий дееспособный член общества», -пишет историк Попов. И это не прошлое. Это сегодня. Поэтому мы таковы. Поэтому Россия стала страной торжествующей блатной морали, поэтому интеллигент это стыдная кличка, поэтому человек человеку волк, нет никакого уважения ни к своей жизни, ни к чужой смерти. «Вообще — как просто умирает человек: говорил — и замолк; шел по дороге — и упал. "бырк — и готов". Как мордатый социально-близкий нарядчик за ноги сдергивает с нар на развод, а тот уже мёртв, головою об пол. "подох, падло!" и еще его весело пинает ногой». (Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ»). Потому что поэт Стенич, красавчик и денди ползал по камере с перебитыми ногами, и именно тогда он придумал брать на себя все самое безумное (рассказывает режиссер Герман вот здесь:
https://rutube.ru/video/c8d2ca9575e23a477de50fe62908ae06/?ref=logo). Например, что хотели провести туннель из Москвы в Индию, чтобы учить английские войска. Или тормоз матросова продали индусам, секретный тормоз матросова. А что это такое? Он стоит на каждой теплушке. Он считал, что будет суд, и на суде, как только все это объявят, их непременно выпустят. Но он не знал нашей страны…". Литературовед Оксман сидел лагере в Омске летом 37 года, заболел тифом. Ему стало так плохо, что санитары вынесли его как умирающего в мертвецкую. Там в бессознательном состоянии он слышал слова сторожа, который в течение двух-трех дней приходил и ворчал: «эта падла еще не исдохла. Я опять не могу везти покойников». 'Мне было ужасно стыдно,- вспоминал юлиан григорьевич,- что я никак не могу умереть и подвожу этим работящего человека'.
Это все было- было. Мне хочется вечно это помнить и никогда не забывать. Чтобы не закрывали музеи, ради того чтобы на их месте устраивать новые репрессии эпохи веб два ноль. Чтобы история не ходила вечно по кругу. Чтобы вдруг –раз, и вырваться из порочного круга, раз и что –нибудь совершенно новое. А не очередное кладбище, не очередная Левашовская пустошь (она же же бывший расстрельный полигон, спецобъект кгб до 1989 года). Это могильник, там сорок пять тысяч людей оставили свои кости. Это тоже можно сказать музей ГУЛАГа без звания такового. Потому лица людей, глядящие на вас с эмалевых табличек на деревьях расскажут о сути репрессий не меньше чем вышки и бараки. Потому что в тишине этого леса мерещится сухой пистолетный выстрел. Так ли светило солнце, когда ложился в землю поэт Олейников (это тот, который приехал в Петербург из родной станицы со справкой о том, что он «красивый). Так ли стрекотал кузнечик когда прощался с жизнью русский Леонардо да Винчи- Павел Флоренский? Я не знаю. Но знаю, что забывать это нельзя. Пока еще остается что –то немногое. Пока очередной кусок памяти не сравняли с землей.